СКРЫТОЕ / CACH

оператор
КРИСТИАН БЕРГЕР

ССЫЛКИ
официальный сайт фильма (на франц. яз.)
рецензии к фильму

Фильм открывается долгим кадром застывшей улицы, внешне спокойного французского переулка. Когда зритель ловит себя на мысле, что фильм идет уже несколько минут, а этот план не меняется, на экране неожиданно появляются белые полоски-помехи и закадровый голос. Ханеке провоцирует зрителя первый раз - мы смотрели видеозапись и кто-то сейчас просто перематывает кассету.

Перед нами пример высококлассного европейского авторского кино. Австриец Ханеке убедительно демонстрирует все болезни "западного" общества, при этом тонко заискивая с вечными нравственными противоречиями. Успешная европейская семья на деле оказывается расшатанным механизмом, которому до выхода из строя остается совсем не долго.

"Скрытое" - не просто фильм-головоломка с загадкой. Хотя разгадка, вопреки кажущемуся ее отсутствию, элементарна: достаточно последовательно сложить все увиденное вместе. Это как бы антитеза пиафовскому "Я не жалею ни о чем", соль на рану, воззвание к старым воспоминаниям - неприятным, а потому старательно забытым.

Режиссер намекает на риэлити (декорации телешоу Жоржа повторяют убранство его гостиной, весь фильм, по сути, - телевизор в телевизоре), мельком касается острого для объединенной Европы арабского вопроса - у Ханеке прекрасно получается быть современным, не скатываясь в эфемерную модность. Он не отказывает себе в удовольствии показать Жюльетт Бинош с плакатом Эминема за спиной и поселить одного из персонажей на улице Ленина.

Никогда прилюдно не высказывая своей симпатии леворадикальным взглядам, Ханеке из раза в раз в качестве отправной точки берет сытую, буржуазную, слишком хорошо воспитанную, чтобы лезть в драку, семью, а затем с особым цинизмом выворачивает ее жизнь наизнанку, обнажая кривые швы и заплаты.

НЕ СОТВОРИ СЕБЕ АЛЖИРА

Режиссер Михаэль Ханеке давно и фанатично занят болезнями европейского общества. Он обнаруживает связь между насилием и его экранным изображением - связь, далекую от причинно-следственной, насмешливую, мистическую и несомненную. Две последние работы режиссера - "Пианистка" и "Время волков" - представляли собой два шага в сторону. Один - в психоанализ, другой - в социальную футурологию. Первый из этих фильмов стал триумфом, второй - провалом, но оба работали на расширение темы. "Скрытое" - возвращение к исходной точке и углубление уже освоенной скважины.

Михаэль Ханеке отказывается от патологических экстримов "Пианистки" и от философского глобализма "Времени волков". Он опять, как во времена молодости, делает локальный фильм без литературной и мифологической основы. Единственная уступка традиции "большого кино" - на главные роли выбраны статусные французские звезды. Даниэль Отой играет яппи-телеведущего, Жюльетт Бинош (она уже работала с Ханеке в фильме "Код неизвестен" - прелюдии к "Скрытому") - его жену, работницу издательства, Анни Жирардо - его живущую в деревне мать. Некий неизвестный подбрасывает в парижский дом героев видеопленки, из коих следует, что за семьей следят. Следят непрестанно, подобно камерам скрытого наблюдения, установленным ныне во многих общественных местах - в Лондоне, Париже, везде.

Мотив иллюзии благополучной жизни, которая разрушается вторжением чего-то постороннего, был популярен в этом году в Канне. Это мог быть проникший в водопроводные трубы французского загородного дома скандинавский зверек лемминг (символ тайных желаний) или письмо в розовом конверте с сообщением о том, что у героя растет ненароком зачатый ребенок (сигнал к банальной мелодраме, пускай и подписанной именем Джима Джармуша). Фильм Михаэля Ханеке, как и "Лемминг" Доминика Моля, можно причислить к психотриллерам. Но он замешен на совершенно других дрожжах.

Это не триллер, а "фильм о триллере". Режиссер описывает постиндустриальное мультимедийное общество с его комплексом вины и агрессии. Он погружает свой скальпель в тело XXI века, лишенное спокойных снов, содрогающееся от призраков шахидов, бомбистов и просто лиц некоренной национальности. Это тело чувствует себя под прицелом невидимого ока, которое фиксирует каждое движение, каждую судорогу. Око террористов или спецслужб - неважно. Страх - питательная среда тоталитаризма и сбывающихся предсказаний Оруэлла. В 1984 году казалось, что они остались в прошлом, теперь ясно, что именно тогда, на излете коммунизма, все только началось. Кино как часть системы Global Media провоцирует вуайеризм и эксгибиционизм. О частной жизни, где существует нечто "скрытое", отныне можно только мечтать. В какой-то момент в "Скрытом" вообще стирается грань между тем, что происходит реально, и тем, что отобразилось на загадочных кассетах. Все тайное давно стало явным - но тем самым еще более загадочным. Наше воображение не идет дальше примитивных теорий заговора либо представлений о том, что за нами, ловя кайф, наблюдают боги или инопланетяне.

Австриец Ханеке выступает здесь как практически французский режиссер. Действие фильма происходит в Париже, в центре сюжета - французский "алжирский комплекс", в главных ролях - те, кто олицетворяют "средних французов", даже Жюльетт Бинош похожа не на диву, а на обывательницу-гусыню. Один из самых ярких эпизодов картины сыгран Анни Жирардо, героиня которой доживает одинокую старость, сознательно вытеснив из памяти позорный эпизод своей биографии - предательство мальчика-сироты. Другой кульминационный момент картины - когда отвергнутый алжирец Маджид режет себе горло бритвой на глазах у Жоржа и незримой видеокамеры.

Конечно, не все, особенно во Франции, приняли столь резкий тон. Можно ли винить шестилетнего мальчишку в том, что он из эгоизма отверг соперника? Правомерно ли шить ему ответственность за судьбу Алжира, а возможно, и Ирака, и всего третьего мира? Оппоненты говорили, что господин Ханеке, выпуская левацкие стрелы в общество потребления, предлагает ему билет в одну сторону на "тур тотальной вины". Однако стоит вспомнить, что французское кино - даже в горько-сладких "Шербурских зонтиках" - традиционно использовало Алжир как код, чтобы обозначить столкновение конформизма с неприятной реальностью. И Михаэль Ханеке успешно пользуется известным кодом, чтобы приоткрыть дверь в сегодняшний глобальный мир.

АНДРЕЙ ПЛАХОВ, "Коммерсант", с сокращениями

СКЕЛЕТЫ В СОБСТВЕННОМ ШКАФУ

"Скрытое" - наверное, самый главный и, безусловно, лучший фильм режиссера Михаэля Ханеке, прославившегося экранизацией романа "Пианистка" Эльфриды Елинек. В каком-то смысле "Скрытое" является продолжением его же картины "Код неизвестен" (2000). Снова - невнятные обрывки видеосъемок. Та же Жюльетт Бинош - в главной роли. Та же апелляция к коллективной вине европейцев перед выходцами из третьего мира. Да и сами выходцы - те же самые: случайно мелькнувшие в "Коде" прохожие беспрепятственно перебрались в новый фильм и спровоцировали детективную интригу.

Иммигрировавший из беспринципной Австрии в концептуальную Францию, режиссер Ханеке бесспорно выделяется активной гражданской позицией: в его картинах осуждались бомбардировки Сербии, военные действия в Ираке, ксенофобские высказывания, эксплуатация рабского труда и неполиткорректное поведение. В последнее время либерально настроенный режиссер пал жертвой собственных политических настроений: его картины все чаще стали ассоциировать с политическими манифестами, что никак не соответствует ни уровню режиссерского таланта, ни глубине высказываемого месседжа.

"Скрытое" Ханеке гораздо больше заслужило главную каннскую награду (на которую до последнего момента все рассчитывали), нежели "Дитя" братьев Дарденнов. В обеих картинах речь идет об инфантилизме западного человека и недетской плате за этот грех. Но в отличие от Дарденнов, Ханеке сумел подтянуть частную историю до такого уровня обобщения, с которого открываются пугающе широкие горизонты. Не у всякого зрителя хватит гражданского мужества оценить подобные высоты. И поскольку сам режиссер предпочел не раскрывать всех "сокрытых" в сюжете тайн, проще всего было обвинить его в излишней политической ангажированности и наградить утешительным призом "за режиссуру".

Ханеке мастерски взламывает тот потайной механизм, который сидит в душе каждого человека и именуется комплексом вины. Одного точечного попадания бывает достаточно, чтобы запустить его, и тем самым спровоцировать в человеке самые неочевидные ассоциации и опрометчивые признания. Эту иррациональную цепочку может замкнуть что угодно: безобидный детский рисунок, вид собственного дома, неосторожно брошенный взгляд. Когда речь идет о вине без покаяния - короткое замыкание неизбежно.

Коллективная вина французского народа - лишь одна из составляющих взрывоопасного потайного комплекса. Но никакая гражданская ответственность перед выходцами из третьего мира не заставит человека, сдерживая дыхания, наблюдать за бессмысленными мытарствами зажравшегося европейского интеллектуала. Безжалостно затянутая картина Ханеке смотрится на одном дыхании: вирус сомнения проникает в душу каждого смотрящего и заставляет вспомнить о скелетах в собственном шкафу. Не случайно героиня Бинош по ходу сюжета ни с того, ни с сего расписывается в супружеской измене, а испуганный телевизионный начальник прячет какие-то документы с рабочего стола. У каждого в прошлом остался свой зарезанный петух, когда-нибудь - считает Ханеке, - он оживет и закукарекает на страшном.

Наталья Яснова, с сокращениями

ЭМИГРАНТ (интервью с режиссером)

Наверное, главный эпитет, при помощи которого можно определить творчество австрийца Михаэля Ханеке, - "антибуржуазный". Вот уже который год он смущает смокинговую каннскую публику своими шокирующими драмами, начиная с "Забавных игр" - непереносимого зрелища, с которого сбегали даже закаленные кинокритики. Почти такой же шоковый эффект произвела его "Пианистка", поставленная по роману Эльфриды Елинек, соотечественницы Ханеке. И Елинек, и Ханеке у себя на родине своего рода аутсайдеры, чье творчество вызывает устойчивую ненависть у местных обывателей и особенно у австрийского истеблишмента. Еще бы: оба не устают напоминать своим соотечественникам, прямо или косвенно, что именно Австрия была родиной Гитлера и фашизма как вероучения, оба клеймят самодовольство и тупость правящего класса и никогда не идут на компромиссы. Впрочем, судьба Елинек сложилась более благополучно: после того как она получила Нобелевскую премию, ее оппоненты попритихли. Зато Михаэлю Ханеке пришлось эмигрировать во Францию, где, как он утверждает, "гораздо легче дышится". Видимо, так оно и есть: в Париже австрийский режиссер нашел единомышленников-интеллектуалов, которые понимают его и принимают. При том, что от Ханеке можно ожидать чего угодно: в "Пианистке" он расправился с носителями австрийской "духовности", исполнителями классической музыки, а в своей новой картине "Скрытое" Ханеке впрямую нападает уже на французов, напоминая им некоторые позорные страницы их истории, в частности события 1961 года, в результате которых погибло много алжирцев. Отголоски этих событий отзовутся на судьбе мирной французской семьи. Главный герой, интеллигентный человек, литературовед, в свое время из ревности оговорил взятого на воспитание мальчика-алжирца, родители которого погибли во время алжирской резни. И вот теперь покой его семьи нарушает некто невидимый, снимающий на пленку подробности ее бытования. Снимает и ежедневно присылает кассеты, травмируя несчастных. Интересный метод: трудно различить, когда мы видим съемку, произведенную злоумышленником, а когда - собственно фильм, снятый Ханеке. И только к середине начинаешь понимать, что это без-отказный, более того - символический прием. Режиссура по Ханеке ничем не отличается от вуайеризма, подглядывания, и в конце концов в результате пристального наблюдения способна вскрыть механизм человеческой природы. Возможно, поэтому - несмотря на сопутствующие "Скрытому" скандалы - в Канне картина получила приз за лучшую режиссуру. Корреспонденту "Итогов" удалось встретиться с Михаэлем Ханеке и задать несколько вопросов.

- Господин Ханеке, на Каннском фестивале многие, особенно представители французской интеллигенции, были смущены вашим фильмом. Кое-кто даже обвинял вас в том, что вы клевещете на страну, которая вас приютила...

- Конечно, это больной вопрос, задевающий самую сердцевину европейской цивилизации. По крайней мере, в том виде, в каком она сейчас существует. Я мог бы сказать, что ни французы, ни алжирцы здесь ни при чем, что это картина о вине и ее последствиях, о личной ответственности каждого перед каждым. И хотя все это тоже есть в моем фильме, алжирский вопрос нельзя снять с повестки дня. Мой герой, которого играет Даниэль Отой, этакий забывчивый и благополучный интеллигент, недаром принимает снотворное и ложится спать, чтобы забыть все, что с ним произошло. Так называемый просвещенный мир поступает точно так же - откупается от третьих стран и полагает, что отныне все в порядке, можно не беспокоиться. Лечь спать с чувством выполненного долга.

- Тем не менее многим показалось, что это уж слишком - возлагать вину за все злодеяния Франции на шестилетнего мальчика, из-за детской ревности которого его названного брата отправили в интернат...

- Если понимать буквально, то, разумеется, это "слишком". Если как метафору - то в самый раз.

- Многих интересует также, кто же посылал эти кассеты? Фильм не дает разгадки.

- Не важно. Но не сумасшедший, это точно. Пусть каждый, кто посмотрит фильм, включит воображение. Я специально не даю никаких разгадок, ни на чем не настаиваю, чтобы у зрителя возникла возможность собственной интерпретации.

- Видео у вас всегда связано с образом насилия. Скажем, в "Видеопленках Бенни" (где подросток подробно записал убийство и агонию подружки с помощью видеокамеры)...

- Видите ли, насилие в современном обществе становится все более безличным, не таким романтизированным, каким его хотят представить некоторые авторы, например Тарантино. Таким же, как эффект ТВ или видео, как трансляции в живом эфире казней, убийств, разгона демонстраций и прочего. Это всего лишь констатация свершившегося факта. Другое дело, что эта констатация порой провоцирует насилие. Между ними существует взаимосвязь, я убежден в этом. А тот мальчик, хладнокровно убивший девочку - чтобы посмотреть, как оно будет, - в каком-то смысле отнюдь не злодей. То есть злодей, который этого не осознает. Он не снедаем ни комплексами, ни чувством потерянности или вины, которую нужно на ком-нибудь выместить. Он пуст, абсолютно пуст. Человек вне морали, до морали. Не обремененный "химерой совести".

- Свято место пусто не бывает? То есть на это святое место, если оно не занято, всегда придет зло?

- Да, это так. К сожалению. И моя задача этот процесс разрастания зла зафиксировать.

- Брр... У меня аж мурашки пошли...

- (Смеется.) Не бойтесь.

- Поскольку я из России, мне немного странно думать, что антропологическая катастрофа, которую вы фиксируете в своих картинах, свершилась, по вашей мысли, именно в Европе. Нам-то всегда казалось, что послевоенная Европа - в каком-то смысле образец гуманизма, добросердечия, сочувствия к малым. И главное - терпимости.

- Мне трудно осознать ваш опыт. Возможно, он еще более чудовищный, чем мой собственный. И тем не менее насчет "терпимости" я бы поостерегся. Моя эмиграция, отъезд из Австрии, - блестящее тому подтверждение. Европейцы бывают терпимыми только до определенного уровня. Когда не задеваешь какие-то важные для них, табуированные вещи.

- Как это делает ваша соотечественница Эльфрида Елинек?

- И она в частности.

- Что, по-вашему, означает Нобелевская премия, врученная Елинек? При том, что культура этой страны какое-то время была в забвении?

- Хотя, как вы знаете, я внутренне порвал с Австрией, мне, разумеется, приятно, что устремления австрийских художников, и Елинек в том числе, так высоко оценены. Что вектор мировой культуры - каким-то неожиданным образом - вдруг сместился в Австрию. Действительно, одно время об Австрии как будто забыли, хотя это страна разветвленной, богатейшей культуры. Самому мне трудно судить, в какой традиции я работаю. Но вероятно, все же в австрийской, в какой же еще? В частности, меня иногда попрекают в отсутствии юмора - мол, австрийцы всегда сумрачны, и, как австриец, свои "диагнозы" я всегда ставлю без тени улыбки. Да, это так, мне не до смеха.

- В жизни вы производите совсем другое впечатление. Пока мы беседовали, вы все время улыбались...

- Это чтобы снять напряжение (смеется).

- Не обидно, что вам в очередной раз не досталась "Золотая пальмовая ветвь"?

- Я отнесся к этому спокойно. Вы же знаете, в таких случаях всегда говорят: мол, фестиваль - это лотерея, игра случайностей и прочее, прочее. Правда, из уст победителя никогда такого не услышишь: скромные триумфаторы просто благодарят, что "оценили их усилия", нескромные хвалят жюри за отменный вкус. И это нормальная человеческая слабость, обычное тщеславие. В этом есть даже что-то трогательное.

Диляра Тасбулатова, "Итоги"

ЕСЛИ БОГ СУЩЕСТВУЕТ, ЕСТЬ ЛИ У НЕГО ВИДЕОКАМЕРА?

Исполнительница главной роли Жюльетт Бинош назвала этот фильм "пощечиной нашей материалистической цивилизации". Определение верное - и на пощечину очень похоже, и рационального объяснения происходящим в фильме событиям нет.

Основополагающий труд, посвященный новому социальному классу - состоятельным интеллектуалам, сколотившим капитал на обслуживании околокультурных проектов, - называется "Бобо в раю" (где "бобо", ныне вполне прижившийся на Западе термин, - сокращение от "богемной буржуазии"). Творчество Михаэля Ханеке - это "Бобо в аду", первая часть новой "Божественной комедии", у которой никогда не появится продолжения.

Ад обремененного семьей и недвижимостью интеллектуала выглядит как многочасовая видеосъемка его собственного крыльца, анонимно присланная по почте. Он, Жорж Лоран (Даниэль Отей), ведет передачу о литературе на каком-то телеканале - условно назовем его "Культура". У него есть жена Анна (Жюльетт Бинош) - редактор в крупном издательстве - и сын Пьеро. К слову, женщин у Ханеке всегда зовут Анна, мужчин - Жорж, а детей, как правило, - Пьеро, за исключением героев "Пианистки", придуманных лауреаткой Нобелевской премии Эльфридой Элинек. Безобиднейшие, в сущности, люди, сам род деятельности которых не предполагает болезненных столкновений с реальностью. Кассеты между тем продолжают поступать вместе с детскими рисунками - на них круглоголовые человечки плюются кровью, а обезглавленные куры бьются в посмертных конвульсиях. Полиция не усматривает в видеослежке состава преступления, и семья Лоран остается наедине со своими страхами, воспоминаниями и подозрениями.

Михаэль Ханеке не любит объясняться перед публикой постфактум: все, что он хочет сказать, внятно проговаривается в самих фильмах - иногда даже слишком внятно. Высокомерное разжевывание и без того понятного месседжа и принципиальный отказ отвечать на возникающие вопросы - основная причина, по которой творчество Ханеке заставляет зрителя испытывать чувство унижения (потому "Скрытое", например, интересно пересматривать в компании неофитов, превращаясь из подопытного в соучастника). В финале "Забавных игр" (1997) юные герои-убийцы - для тех, кто не понял, - объясняли, что не отличают виртуальное от реального. В картине "Код неизвестен" (2000) эпизоды фрагментарного повествования складывались в громогласную декларацию: западное общество годами создавало себе проблемы, в том числе связанные и с иммиграцией, а теперь трусливо от них отворачивается.

Если можно употребить слово "сиквел" в одном предложении со словом "Ханеке", то "Скрытое" - это сиквел "Кода", тема в развитии. В "Скрытом" вчерашние случайные попутчики, неприятное, но анонимное воспоминание о поездке в подземке, обретают имена и биографии, из общественного транспорта проникают в частный дом и предъявляют к оплате старые счета. Ханеке зачитывает приговор: в начале 60-х победитель провинился перед побежденным, родной ребенок - перед приемным (так до конца и не принятым), и срок давности на совершенные преступления не распространяется.

В качестве задела на будущее в "Скрытом" Ханеке на несколько минут уступает экран телевизионной хронике из Багдада - можно предположить, что в следующих фильмах Жорж и Анна будут иметь дело с последствиями антитеррористической операции в Ираке. Однако неправильно было бы считать "Скрытое" всего лишь манифестом европейского либерала (Ханеке иммигрировал во Францию после победы на выборах австрийских неонацистов), идеология которого с каждым новым терактом находит все меньше сторонников.

Режиссер, изнывающий под бременем своего интеллекта, предпринимает попытку предельно рациональным способом высказаться о материях иррациональных. Потому вопрос о вине западной цивилизации перед народами третьего мира отходит на второй план. Вопрос главный звучит по-другому: "Если бог существует, есть ли у него видеокамера?"

"Ведомости", с сокращениями